А вот наблюдавший за Сениными отчаянными атаками Макун оказался и посообразительнее, и поудачливей. Подхватив ближайший из крупных камней, он метнул его в направлении безглазой морды… нет, пасти и щупальцев, к этой пасти медленно, но верно притягивавших Каланга.

Оказались щупальца куда менее крепкими, чем ноги чудовища. Попав в одно из них, камень этот шевелящийся живой отросток вроде даже повредил… немножко. Во всяком случае, щупальце оторвалось от Каланга и принялось вслепую шарить в воздухе, будто ища, кто это посмел его задеть.

Тут до Сени дошло — и он, воодушевленный как обычно, когда находил выход из сложной ситуации, предпринял новую атаку. Причем с таким пылом, что даже новый рев из пасти Масдулаги человека не остановил.

Держа древко копья повыше середины, Сеня рубанул ножом-наконечником — вернее, его лезвием — по опутавшим Каланга щупальцам. Справедливо надеясь, что железо, да еще острое, нанесет всяко больше урона, чем простой камень.

Теперь вопль Масдулаги напоминал, скорее, визг. Сеня точно не знал, ибо никогда живьем не присутствовал при этом действе, но визг свиньи, когда ее режут, представлял себе примерно так. И ассоциация эта мигом сдула весь мистический ужас, что внушало диковинное существо. Как ветер — пену с пивной кружки.

Теперь перед Сеней был лишь крылатый урод. Брак эволюции, нарушенной, не иначе, каким-то катаклизмом. Или жертва экспериментов в духе доктора Моро. В любом случае, существо из плоти и крови, а никак не демон. Существо, способное чувствовать боль. Существо, которое можно ранить — а значит, можно и убить.

Еще один удар — такой же и по тому же месту. Из разреза, пролегавшего сразу через несколько щупальцев, потекла черная зловонная кровь. Затем Масдулаги сделал то, чего не делал, наверное, ни разу в жизни. Оторвал поврежденные щупальца от Каланга, отпуская свою добычу.

Кашляя и судорожно ловя ртом воздух, человек осел на землю.

Тем временем Масдулаги взметнулся на пару метров над землей, и…

Сеня, сообразив в последний момент, едва успел отпрыгнуть в сторону, одновременно отталкивая в противоположном направлении обалдевшего Каланга. Потому что в следующее мгновение на то место обрушилась огненная струя из пасти посрамленного Масдулаги.

Других мер к отмщению, он, впрочем, предпринимать не стал. А, стремительно набирая высоту, скоро убрался туда, откуда пришел.

А Сеня, Макун и Каланг, ковыляя и держась один за другого, потихоньку потрусили к пещере.

4

В прежней своей жизни Сеня терпеть не мог тесноту. Тесноту переполненного автобуса, тесноту проезжей части, заполненной машинами, тесноту, создаваемую толпящимися в очереди пациентами в поликлинике или покупателями у кассы. И конечно, в студенческие годы напрягала теснота комнаты в общаге.

Зато теперь, ворвавшись в пещеру и обнаружив ее чуть ли не битком набитой хелема, Сеня, напротив, испытал радость и облегчение. Ведь это означало, что племя никуда не сбежало от Масдулаги, и точно не было уничтожено этими крылатыми ублюдками. А если и понесло потери, то незаметные.

Едва трое охотников переступили порог, как навстречу Макуну со слезами и криками радости выскочила его женщина, да прямо на шею ему бросилась. Шутка ли — любимый вернулся жив-невредим и не достался на обед ужасным Масдулаги.

Рад был видеть и Макун свою вторую половинку. Но пришлось, скрепя сердце, отстраниться от уж очень жарких объятий, виновато пробормотав: «Макун ранен».

А вот Нгама приветствовать Сенино возвращение отчего-то не торопилась. Зато сразу несколько мужчин, женщин и детей, коих Сеня едва знал, обступили его. Кто-то по плечу похлопал, кто-то подергал за одежду, словно убеждаясь, что перед ними не призрак. Но живой… нет, не соплеменник поневоле, но великий грозный Сейно-Мава. На которого и в этот раз, не иначе, хелема только и надеялись.

Затем последовали расспросы. Вернее — обмен новостями. Три вернувшихся охотника рассказали о поимке медведя, коего, к досаде своей, они вынуждены были бросить на берегу; о схватке с волками. В ответ Сеня сотоварищи услышали о приходе Масдулаги. Летающие бестии пожаловали утром — целых три твари кружили над рекой и лесом, над землями, которые хелема уже успели счесть своими.

И хотя никого ни сожрать, ни утащить Масдулаги не успели, день был безнадежно испорчен. Как испорченным с точки зрения первобытного человека оказывается любой день, когда не удается найти ничего, пригодного в пищу. А до охоты ли, когда в небе кружат чудовищные твари, сами вздумавшие поохотиться на тебя, любимого?

Так что пришлось хелема забиться в пещеру и ждать… только непонятно чего. То ли что Масдулаги поймут, что ловить им в этих краях нечего и уберутся восвояси. То ли решения вождя, мудрого совета шамана, помощи могущественного Сейно-Мава, наконец. Ну, или, в крайнем случае, смерти от холода и голода. Раз уж пополнить запасы съестного и топлива для костра возможности больше не было — сами ни дрова, ни мясо в пещеру не придут.

Сеня не исключал (хоть и держал это при себе), что некоторые из хелема даже к последнему варианту были морально готовы. Веря, что после смерти их ждет существование в прекрасной стране, где и тепло всегда, и дичи вдоволь. И никаких чудовищ — ни крылатых с жутким воплем, ни похожих на человека.

А вот в возможность справиться с новой напастью или хотя бы пересидеть ее, такие смирившиеся люди не верили. К счастью, едва ли среди хелема их было большинство. А главное — волю к жизни сохранили влиятельные члены племени. И предлагали… хоть что-то.

— Хелема нужно убираться отсюда, — говорил вождь Аяг, — Аяг поведет хелема и найдет новую пещеру… и новый лес, полный зверей. Но не будет проклятых Масдулаги.

— Не выйдет, — мрачно возразил, не соглашаясь с вождем, Хубар, — если хелема покинут пещеру, то будут без защиты. Масдулаги смогут настичь хелема, пока могучий Аяг будет искать новую пещеру. И переловят всех хелема понемножку.

Рассуждения эти показались Сене здравыми. Но вот само предложение, которое шаман высказал затем, удручало, наверное, еще больше, чем идея Аяга о бегстве.

— Хубар говорил с духами, — начал шаман, напуская на себя важный вид, — духи говорят, что Масдулаги нужна жертва. Нужно принести жертвы Масдулаги, они насытятся и уйдут.

— А медведь, которого мы бросили, сгодится? — осторожно поинтересовался Сеня, — на роль жертвы?

Хубар наградил его тяжелым угрюмым взглядом. Как будто не Дух-Приносящий-Огонь был перед ним, а несмышленое дите, влезшее в разговор взрослых с какой-нибудь глупой репликой.

Впрочем, вербальным ответом удостоил Сеню тоже.

— А этот медведь… он был жив или мертв? — все так же недовольно вопрошал Хубар.

— Мертв, конечно, — Сеня хмыкнул, — мы ж его, собственно, и убили.

— Тогда такую жертву Масдулаги не примут, — чуть возвысив голос, проговорил шаман, — Масдулаги питаются не только кровью и мясом, но и страхом. Страхом своих жертв. Так что Сейно-Мава напрасно бросил медведя. Лучше принести медведя сюда. Хоть какая-то пища для хелема.

Устыдив Сеню за вызывающе-наивное предложение, Хубар добавил, поясняя:

— Нужны жертвы среди хелема. Масдулаги было три, так что жертв тоже должно быть три. Три хелема, боящиеся смерти. Масдулаги насытятся страхом жертв и оставят хелема… на какое-то время.

Слушая его, Сеня еще подумал, что несколько переоценил моральный уровень хелема. Похоже, здесь все-таки готовы были пожертвовать соплеменниками, бросить их даже не на произвол судьбы (каковая, как ни крути, дает-таки шанс), а на гарантированное съедение чудовищными хищниками.

Да, допускается такое пренебрежение жизнями отдельных людей ради всего племени лишь при крайней необходимости. Но в то же время — без моральных терзаний. Тот же Хубар, при всей его мудрости, говорил о жертвоприношении с олимпийским… нет, скорее, с достойным какого-нибудь эсэсовца спокойствием. Наверное, даже если бы речь шла о погоде, он больше эмоций проявил.